Иеромонах Дорофей (Баранов): Испытание и утешение. Иеромонах Дорофей (Баранов): «Порой мы проигрываем в схватке, но другого пути нет

О Святой Горе Афон написано немало. Но написать о ней и ее насельниках все, исчерпать, как говорится, тему — невозможно. Каждый паломник смотрит на предстающее перед ним через призму собственного опыта, постигает это в меру своей веры и искренности, сохраняет в сердце и увозит со Святой Горы что-то свое, особое. Воспоминания о пребывании на Афоне различны интонацией, подробностями, глубиной. Но из многих свидетельств, как из кусочков смальты, складывается удивительная мозаика, помогающая нам представить и в какой-то мере пережить то, что переживает паломник в Саду Пресвятой Богородицы.

Греция: первые впечатления

Прибыв в аэропорт «Македония», минуя Салоники, мы сразу же направились поближе к Афону, в город Уранополис (по-гречески «небесный град»). Север Греции, полуостров Халкидики, через который пролегал наш путь на Афон,— это поразительно красивая природа: покрытые лесами горы, долины, устланные оливковыми рощами, небольшие красно-белые городки, в которых, как нам показалось, живут исключительно счастливые люди.

По мере приближения к цели путешествия глаза наши не только наедались необычной для равнинного жителя красотой, но жадно всматривались в туманную даль в надежде поскорее увидеть афонскую вершину. Когда же она, наконец, промелькнула между деревьями, мы испытали ощущение нереальности происходящего. Столько прочитано, услышано, передумано про Афон — и вот он, в каких-то нескольких километрах. Странное место — по ту сторону бытия, как кусочек Неба, спустившийся на землю.

Немного погуляв по живописным улочкам Уранополиса, познакомившись с местной кухней (греческий салат и «октопус» — осьминог) и зайдя в очень уютный храм равноапостольных Константина и Елены, мы заметили, что ноги сами несут нас к пристани, откуда в ясную погоду хорошо виден протянувшийся к вершине Афонский полуостров. Но, увы, было довольно пасмурно, облачное небо соединялось с темной водой, и оставалось только ждать завтрашнего дня, когда паром доставит нас на землю единственного в мире монашеского государства.

Благодатный страх

Диамонитирион — это своеобразный афонский паспорт, документ, дающий право передвигаться по его заповедной территории. Мы получили диамонитирион и, устроившись на верхней палубе парома «Достойно есть», ожидали отбытия. Когда рассматривали народ, постепенно заполнявший судно, некая странность привлекла наше внимание, но прошло довольно времени, прежде чем мы догадались, в чем дело: на пароме, отправляющемся на Афон, не было ни одной женщины. И уже один этот факт настраивал мужчин на более серьезный, сосредоточенно-тихий лад. Разговоры вокруг становились тише, многие были задумчивы: готовились к важному событию в своей жизни — посещению Святой Горы.

После того как вздыбилась за кормой вода и паром медленно и важно отошел от пирса, в душе шевельнулся страх, привезенный с собой еще из дома, но в потоке новых впечатлений от путешествия как бы отошедший на второй план. Этот страх важен для каждого христианина, и его можно назвать благодатным: страх прикосновения к святыне в самый момент приближения к ней в сочетании с чувством собственного недостоинства. Обо всем этом думаешь, когда в течение двух часов паром идет вдоль афонского берега, и ты готовишься впервые вступить на эту освященную землю. Перед глазами начинают появляться сначала заброшенные келлии (небольшие строения, бывшие когда-то жилищами монахов), затем арсаны (по-гречески «пристани») монастырей, а через час после отправления и первые, которые видишь своими глазами, афонские монастыри — Дохиар и Ксенофонт. Наяву они производят не такое величественное впечатление, как на фотографиях в книгах и альбомах, но зато вызывают более живое, почти домашнее чувство уюта. Эти византийские замки, хотя и похожи на неприступные крепости, но прилепившиеся к отвесным стенам балкончики и галерейки выдают скрывающийся внутри мир, наполненный множеством бытовых подробностей.

На каждой пристани сходит по десять-пятнадцать человек, но большая часть направляется в конечную точку парома, главную афонскую пристань — Дафни. Мы должны были сойти на последней перед Дафни остановке, у Русского Свято-Пантелеимонова монастыря. Еще издали он поразил своими размерами, обилием храмов (судя по количеству куполов с крестами), а также странным смешением русской и византийской архитектуры. Наверное, немалая часть из находившихся на пароме так же, как и мы, впервые направились на Афон, поэтому величественный вид русского монастыря привлек всеобщее внимание: защелкали фотоаппараты, и по палубе пронеслось какое-то оживление, даже немного польстившее нашему чувству национальной гордости.

Наконец мы сошли на афонский берег на пристани Русского Свято-Пантелеимонова монастыря. Помня наставления опытных путешественников по Афону, мы сразу же направились в так называемый архондарик (гостиницу для паломников), чтобы заявить о своем прибытии и устроиться на ночлег. Идя к гостинице, мы с недоумением поглядывали на часы массивной монастырской башни-колокольни: они явно показывали гораздо больше времени, чем было на самом деле. В архондарике недоумение очень просто разрешилось: мы забыли об афонской традиции византийского времени, когда день начинается с восходом солнца и первый час нового дня соответствует приблизительно семи часам утра по греческому времени. В русском монастыре традиция жить по византийскому времени соблюдается очень строго. В остальных афонских монастырях об этой традиции не забывают, но все же в обиходе придерживаются обычного гражданского времяисчисления.

За каких-то полчаса мы, как добросовестные туристы, обежали вокруг каждого храма Свято-Пантелеимонова монастыря и здания обители, но вот попасть внутрь храма нам не удалось: по афонской традиции все церкви во внебогослужебное время закрыты, поскольку все подчинено монашескому уставу — всему свое время: время труда, время молитвы и отдыха. Поначалу мы немного растерялись и расстроились, что не сможем приложиться к святыням и внимательнее рассмотреть храмы, но, зайдя в монастырскую книжную лавку, познакомились с добродушным и общительным монахом, который, заметив некоторую нашу понурость, взял на себя труд провести нас к святыням и сделать краткую обзорную экскурсию.

Мы надеялись сразу познакомиться с афонским византийским богослужением, но уже с первых же минут вечерней службы стало понятно, что придется подождать: наши родные гласы и распевы уносили нас с Афона обратно к вратам российских монастырей. Но важнее было другое: невольно наблюдая за молившейся в храме братией, мы впервые соприкоснулись с афонской молитвой, с определенным монашеским духом предстояния Богу, ради восприятия которого многие возвращаются на Афон еще и еще раз. Особенно поражает благоговение афонских иноков перед Божией Матерью: при упоминании имени Пресвятой Богородицы по храму, заполненному молящейся братией, пробегает какое-то неуловимое движение.

Первый день на Афоне — это в первую очередь осознание того, где ты находишься. Эта земля действительно принадлежит Божией Матери, это Ее Сад, удел — место особого Ее присутствия. Как это выразить словами? Только в молитвенном обращении к Богородице, пребывая на Афоне, чувствуешь, что Та, к Которой ты обращаешься, не только слышит, но и уже знает все наперед, и находится где-то рядом, и ближе к твоему сердцу нет никого в этом мире.

Поэтому, идя в сумраке рассвета на утреннее богослужение, ловишь себя на том, что стараешься даже осторожнее ступать на землю, чтобы не потревожить того огромного благоговения пред Божией Материю, которое как облако покрывает афонские монастыри.

Испытание и утешение

На следующий день мы решили отправиться пешком (конечно же, не налегке, а с внушительными рюкзаками) из Русского Свято-Пантелеимонова монастыря в болгарский монастырь Зограф. Причиной для такого перехода послужил панагир (престольный праздник обители), который в Зографе приходится на шестое мая. Поэтому, выйдя из русского монастыря в полдень пятого мая, мы надеялись преодолеть расстояние в восемь-десять километров за пять-шесть часов, посетив по пути монастыри Ксенофонт и Дохиар, и до начала всенощного бдения святому великомученику Георгию Победоносцу прибыть в Зограф.

До греческих монастырей мы добирались вдоль берега моря и, несмотря на тяготеющие за спиной ноши, наслаждались хорошей прогулкой: было не очень жарко, и с моря дул освежающий ветерок. Но, покинув монастырь Дохиар, мы столкнулись с искушением, о котором поначалу не подозревали. Дорога нас увела от морского берега вглубь полуострова, и мы вместо того, чтобы идти по пешеходной тропе под тенью деревьев, оказались на новой накатанной грунтовой автомобильной дороге. Она серпантином забиралась все выше и выше в горы. Когда мы поняли, что ошиблись, было уже поздно возвращаться, поэтому, сверившись с картой, решились идти выбранным путем до конца. Правда, после затяжного трехчасового непрерывающегося подъема у нас не только не осталось утреннего оптимизма, но даже начала угасать надежда — а доберемся ли? Уже ничто не радовало: ни фантастически красивый пейзаж (мы все выше и выше поднимались над морем, проходили через живописные овраги и лощины в горах), ни мысли о нахождении на Афоне, ни молитва. В таком плачевном состоянии мы подошли к воротам монастыря и решили, что мы наконец-то у цели — в Зографе. Однако это был монастырь Констамонит. Извиняло нас то, что мы не видели раньше ни того, ни другого, да и мало что соображали после пяти часов восхождения.

Констамонит — самый небольшой и какой-то потерянный в горах, вдали от основных путей монастырь. Когда мы добрались до архондарика, то просто упали на лавки и, никого не спрашивая (а собственно, никого вокруг и не было), с жадностью набросились на остатки воды и лукума на столе. Затем просидели в оцепенении минут десять. Когда появился архондаричный — пожилой улыбчивый монах, отвечающий за прием гостей, на наших лицах все так же отображалось желание напиться холодной воды и наесться лукума. Мы с трудом объяснили, кто такие и куда идем, и грек удалился за угощением. Вернулся он с подносом, от содержимого которого у нас закружились головы. Там был и ароматный кофе, и вдоволь холодной воды, и разноцветный лукум, и несколько небольших стопочек с также разноцветной ракией (греческой анисовой водкой). По афонской традиции, приходящим в монастырь предлагают такое традиционное угощение. Интересно, что впоследствии ни в одном монастыре нас так обильно и вкусно не угощали: то ли мы так сильно устали, то ли в Констамонит редко заходят гости, но нам показалось, что нас только и ждали и встретили, как царских послов. Потом уже, когда сознание прояснилось, пришло понимание того, что это Богородица благословила потрудиться. А утешение — несмотря на наш ропот и малую веру — последовало, чтобы мы не забывали, что находимся у Нее в гостях. И что Она пожелает, то мы и увидим.

В Констамоните мы успели увидеть очень простой, почти деревенский монашеский быт, тихое спокойствие уединенной обители и радушный прием уставших путников.

Небо на земле

От Констамонита мы без особых хлопот добрались до болгарского монастыря Зограф. Уже на подходе было заметно оживление, предшествующее престольному празднику. К монастырским воротам одна за другой подъезжали машины с паломниками, по двору бегали братия с распоряжениями об устройстве гостей.

В архондарике царила еще большая суета. Несколько просторных комнат со стоящими вдоль стен, покрытыми пледами лавками и низенькими столиками были почти до отказа заполнены разноязычными паломниками. Большинство гостей, конечно же, были болгары, затем русские, в небольшом количестве румыны и греки. После того как нас вместе с несколькими священниками из России разместили в келлии (явно только что наспех отремонтированной), у нас было всего несколько часов, чтобы привести себя в порядок, отряхнуть пыль афонских дорог и хотя бы часок поспать перед всенощным бдением; об ознакомлении с новым для нас местом не было и речи. Поэтому в первый день монастыря мы толком не видели, и знакомство с Зографом произошло у нас уже внутри кафоликона (главного храма афонского монастыря) с началом праздничного бдения.

Традиция афонской вежливости такова. Если ты в монастыре гость и притом священник, то, войдя в храм, тебе надлежит просто встать на любом месте и ждать. Через некоторое время к тебе подойдет монах и очень обходительно, с поклонами пригласит занять место в определенной стасидии — специальном месте для молитвы, своеобразном «стуле», позволяющем молиться как стоя, облокачиваясь на подлокотники, так и полусидя. Самовольно занимать место в стасидии не принято.

Описание того, что происходило в последующие десять часов (ровно столько длилось праздничное ночное богослужение), не смог бы вместить ни журнальный очерк, ни самый долгий и обстоятельный рассказ, ни даже книга… Антифонное византийское пение на два клироса (правый пел по-гречески, левый — по-славянски), непривычные для нас, русских, действия духовенства, некоторая общая суетливость на службе, за которой постепенно начинаешь усматривать особую торжественность и простоту, сама физическая усталость повисшей в стасидии плоти — все это производит в душе трудно передаваемое чувство близости духовного мира. Мы могли повторить за достопамятными послами князя Владимира: не знаем, «на небе или на земле мы… знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми».

Особое впечатление, похожее на какой-то детский восторг, вызвала одна из особенностей афонского богослужения. В торжественные моменты (например, перед входом на вечерне, на полиелее, или во время Херувимской песни на литургии) раскачивается по кругу паникадило, а окружающий его хорос — также паникадило в форме круга, подвешенного на цепях,— раскачивается в разные стороны, как бы закручиваясь и раскручиваясь обратно. Казалось бы, мало значащий для восприятия словесной службы момент, но в сочетании со всем вышеперечисленным, особенно через затуманенное полусонным состоянием сознание, добавляет к видимому и слышимому в храме странное чувство. Будто ничего в мире нет, кроме этого храма и богослужения, будто мы в центре вселенной, и здесь вот прямо сейчас произойдет наша встреча с Богом; а за порогом этого храма — бесконечный, безжизненный космос.

После всенощного бдения и крестного хода на праздничной трапезе было большое утешение. Очень простая и вкусная еда, не отягощающая тело, но снимающая усталость; слабое афонское вино, не туманящее голову, но, по слову пророка, веселящее сердце; и, конечно же, по-восточному длинные речи «официальных» лиц (и духовных, и светских). Когда это завершилось, мы упали на наши постели с ощущением полноты совершившегося с нами чуда знакомства с Афоном — и мгновенно провалились в глубокий сон…

Чувство благодарности

На следующее утро мы покинули мощные укрепления болгарского монастыря, который по воле Божией стал нашей первой любовью на Афоне. Новой целью нашего паломничества стал другой афонский монастырь, а точнее, келлия со странным для русского уха названием Буразери. Вообще, келлией на Афоне называется небольшое монашеское поселение с общим уставом и храмом, как правило, объединяющее монахов вокруг какого-либо общего для всех рукоделия. Буразери — келлия, расположенная недалеко от столицы Афона городка Карея (по-гречески звучащего как «Кариес»), в самом центре Афонского полуострова. Она — не уникальное, но, наверное, самое успешное на Афоне поселение монахов-иконописцев. У нас было вполне практическое задание наших настоятелей приобрести неповторимый афонский ладан ручной работы и справиться о ходе работ по Иверской иконе Божией Матери, заказанной для саратовского Свято-Троицкого собора.

Добравшись от Зографа до его пристани, мы сели на тот же паром «Достойно есть» и через час с небольшим причалили в Дафни. Главная пристань Афона оказалась миниатюрным городком на кромке земли у моря: кафе, суета прибывающих и убывающих, большие рейсовые автобусы, в одном из которых мы поспешили устроиться. Дорога от Дафнии до Кареи — узкий серпантин, сначала карабкающийся на главный афонский хребет, а затем спускающийся с него к столице монашеского государства. На поворотах возникало ощущение, что мы зависаем над пропастью: сердце тревожно билось, особенно когда взгляд замечал выражение лица водителя — совершенная невозмутимость.

Центр Кареи — это автобусная станция: небольшая площадь, уставленная рядами микроавтобусов, готовых отвести паломников практически в любой монастырь. Сразу же по прибытии мы пошли в храм Протата (главного органа афонского самоуправления) — древнюю базилику, находящуюся из-за реконструкции под огромным железным навесом. Поклонились одной из великих афонских святынь: иконе Божией Матери «Достойно есть», испросив у Богородицы духовный «диамонитирион» для дальнейшего путешествия по Афону. В храме Протата густой полумрак, подсвечник у чудотворной иконы светится огненным шаром. Правда, в путеводителях пишут, что та самая икона пребывает в алтаре на Горнем месте, а на виду — список с нее, но когда мы стояли перед иконой в храме, у нас возникло чувство прикосновения к великой святыне.

Уточнив направление пути, мы пошли пешком по хорошей бетонной дороге (таких дорог, кстати, на Афоне все больше) к келлии Буразери. Ориентир у нас был очень простой: бетонка заканчивается — мы у цели. Пока шли пешком, нахлынула вторая волна впечатлений от «Достойно есть». Долгое ожидание встречи именно с этой иконой, переживание, «каково будет целование сие», и вот, казалось бы, долгожданный миг, а все прошло как-то быстро, если не сказать стремительно: зашли-вышли, и чувство прикосновения было мгновенным. Но по пути из Кареи в Буразери это чувство преобразовалось во внутреннее ликование. Может быть, это и было то переживание искренней благодарности Богу и людям, которое призван стяжать христианин?.. Что бы это ни было, но на сердце в то мгновение был редкостный мир и покой.

Через двадцать минут незатруднительной ходьбы под горку перед нашими взорами предстал аккуратный сад на пологом склоне: посреди сада располагались строения, среди которых выделялся небольшой, но очень красивый храм в византийском стиле.

«Красно и добро житии братии вкупе»

С трепетом мы вошли в калитку келлии, отчасти оттого, что всегда волнуешься перед новым знакомством, отчасти же и потому, что в Зографе нам не удалось из-за праздничной суеты толком пообщаться с афонской братией, а здесь, как мы предполагали, в тишине уединенного монашеского поселения такое общение обязательно состоится. Буразери — греческий монастырь, поэтому к общим переживаниям добавлялась еще и мысль о трудностях предстоящего языкового барьера.

Но, как это с нами уже случилось на Афоне, посещение архондарика сразу же сняло все тревоги. Нас встретил самый обаятельный (если так можно говорить о монахе) афонец, из тех, с кем мы успели познакомиться за десять дней пребывания: архондаричный Буразери отец Нектарий. Конечно же, лукум, вкусная вода, ракия, но, самое главное, невероятной доброты улыбка и искреннее желание разобраться в наших попытках что-то сказать. Наконец, мы поняли, что нам не стоит говорить по-английски, поэтому с бесконечным упорством повторяли одно только «эвхаристо» (по-гречески «благодарю»), чем приводили отца Нектария почти в детский восторг.

Затем мы познакомились с отцом Гавриилом (его нам рекомендовали как русскоговорящего, чтобы можно было узнать о нашем заказе) и ходили с ним по территории: посещали храм, раскланивались с встречавшейся братией. Через некоторое время мы поймали себя на том, что всем встреченным в Буразери монахам мысленно давали какие-то имена-характеристики: добродушный, улыбчивый, ласковый. Духовная атмосфера в келлии удивительная. С внешней стороны — прекрасный вид на вершину Афона, с внутренней — благодатный покой, не лишенный, впрочем, деловитости и монашеской строгости. Геронда (старец, настоятель) келлии даже внешне немного похож на нашего отца Кирилла (Павлова). Такая же обращенность вглубь себя в сочетании с ласковостью во взгляде, но одновременно и благородная осанка, и строгость, в общем — настоящий духовный аристократизм.

До службы отец Гавриил провел для нас небольшую экскурсию по мастерской келлии. Чистое, просторное помещение, идеальный порядок, вид на вершину Афона. На столах и мольбертах — иконы разных размеров и разной степени готовности. Большая часть заказов — из России. И все это довольно дорогие, если не сказать больше, иконы на золоте и с драгоценными камнями. Затем, после недолгой вечерни и ужина, мы разместились в удобных келлиях для гостей.

Утром в четыре часа встали по звону и через десять минут были в храме на полунощнице, за которой последовала утреня, потом литургия, завершившаяся в половине восьмого. Богослужение в Буразери отличается особой молитвенной атмосферой. Главное — нет суеты, какая бывает в большом монастыре, все очень спокойно, благоговейно. Спать на службе совсем не хотелось, поскольку интересно было с близкого расстояния посмотреть на греческое богослужение. Братия неподвижно стояла в стасидиях, равномерно распределившись по всему (очень небольшому) храму. На клирос по очереди приходили почти все монахи, сменяя друг друга в пении и чтении. Все это было похоже на службу в домашнем, семейному кругу, в домовой церкви. И совсем непохоже на то, к чему мы привыкли в России. Часто приходили на ум слова псалмопевца красно и добро житии братии вкупе (Пс. 132, 1).

Седая древность и свежая кровь

Следующими нашими афонскими монастырями стали прославленные обители: Иверон, Великая Лавра и Ватопед. Каждая из них отличается и ритмом монашеской жизни, и особенностями приема паломников, и, конечно же, своеобразием богослужения.

К Иверскому монастырю мы спускались со стороны Кареи и уже на подходе оценили мощь его крепостных укреплений и сторожевой башни. Кажется, что, зайдя внутрь монастыря, увидишь не монахов, а военный гарнизон, выстроенный на плацу. Но впечатление оказалось обманчивым. Во внутреннем дворе Иверона было уютно, а еще уютнее — в архондарике, после посещения которого нас без проблем поселили в просторную келлию. С точки зрения комфорта в Иверском монастыре нам понравилось больше всего. Там мы и хорошо отдохнули, и привели себя в порядок, и (что немаловажно для паломника) постирались, а также посетили один из лучших магазинов на Афоне. Но, конечно же, в первую очередь нас интересовало, где находится главная святыня обители — Иверская икона Божией Матери. В магазине у знакомого уже нам монаха удалось выяснить, что вечерня в шесть, затем трапеза и сразу после — акафист в надвратном храме, перед Иверской иконой.

После ужина все (около сорока паломников и человек пятнадцать братии) направились в небольшой храм-часовню, слева от входа в монастырь. И вот наконец видим ту самую чудотворную икону. Очень темный лик и чрезмерно массивная риза, вся увешанная подношениями в благодарность Божией Матери: панагии, кресты священнические и нательные, монеты, перстни, золотые часы и даже олимпийские медали. Несмотря на то что акафист читался как-то быстро, скороговоркой, нас не покидало чувство прикосновения к великой святыне. Мы стояли в стасидиях прямо напротив иконы, и невозможно было оторвать взгляда от этого темного лика. Ощущалось какое-то притяжение души: и страх, и радость, и опять — чувство благодарности…

На следующий день на быстроходном катере вдоль афонского берега мы переместились в Великую Лавру — в когда-то главный по значению и богатству и до сих пор первый в афонской иерархии монастырь. Сразу же прошли в простой и уютный архондарик, где уже со знанием дела добрых полчаса смаковали великолепный лукум, запивая холодной водой и ароматнейшим кофе. После расположились в большом (человек на тридцать) и очень скромном помещении, где, впрочем, все время были совершенно одни. Гуляя по территории Лавры, сразу поражаешься древностью зданий и продуманной организацией монашеского быта: главный храм — кафоликон — в центре, напротив выхода из храма — трапезная, а все остальные здания расположились по периметру вокруг храма как центра монашеской жизни. Именно преподобный Афанасий — строитель Лавры и основатель общежительного монашества на Афоне — положил начало такому устройству монашеских градов, воспроизведенному впоследствии во всех монастырях Афона.

Ощущение «седой древности» усиливается во время богослужения. Наблюдая за братией, скоро замечаешь, что средний возраст монахов Лавры, скорее всего, глубоко за шестьдесят. Когда, выходя из тысячелетнего храма, проходишь мимо тысячелетних кедров, а затем видишь, как эти седые старцы-монахи рассаживаются в трапезной за каменными столами XI века — все это производит огромное впечатление на русского паломника, редко видящего храм хотя бы семнадцатого века, не говоря уже о фресках и богослужебной утвари…

За несколько дней до прощания с Афоном мы посетили один из самых, если так можно сказать, популярных святогорских монастырей — Ватопед. Туда и попасть труднее, поскольку надо заранее созваниваться, там и больше всего святынь, главная из них — Пояс Пресвятой Богородицы. Кроме того, братия Ватопеда известна всем православным как наследница монашеского духа великого афонского подвижника, нашего современника — старца Иосифа Исихаста. Прием и размещение гостей в Ватопеде поставлен очень хорошо; мы быстро устроились в удобной келлии на двоих с видом на ватопедскую бухту. После вечерни и ужина в храме обители были организованы три разноязычные экскурсии для англо-, греко- и русскоговорящих паломников. В первую очередь — поклонение святыням монастыря, хранящимся в алтаре. Для этого напротив царских врат поставили длинный стол, на котором разместили ковчеги с Поясом Божией Матери, частицей Животворящего Креста Господня (довольно крупной) и множество мощей великих святых Церкви. Заметно было, что неискушенные в общении с такими святынями русские паломники сильно выделялись на фоне искушенных (даже немного пресыщенных) греков и довольно равнодушных ко всему западноевропейцев. Наши сначала стояли в каком-то оцепенении, а потом ходили прикладываться по второму и по третьему разу.

Даже будничное ватопедское богослужение, на которое мы попали, произвело самое сильное впечатление. Почти вся братия присутствовала на службе, которая совершалась очень ровно, с искренним благоговением и какой-то даже сверхсерьезной сосредоточенностью. В какой-то момент казалось, что присутствуешь на сложнейшем экзамене, который ученейшие профессора сдают другим не менее ученым профессорам. Это замечание оказалось не беспочвенным, ведь, как нам потом сказали, немалая часть братии имеет богословское образование и изучает в теории и на практике традиции исихазма и умной молитвы.

В Ватопеде во всем чувствуется «свежая кровь», ревность молодости и какая-то витающая в атмосфере монастыря духовная бодрость.

Последний день

Пришло время покидать Святую Гору. В последний перед отъездом день мы расположились в небольшом, аккуратном монастыре Кутлумуш, буквально в трехстах метрах от Кареи. Утром наша задача была попасть на автобус до Дафнии и сесть на паром до Уранополиса — тот же маршрут, каким мы и прибыли на Афон. Двадцатиминутная поездка на автобусе стала для нас нелегким испытанием, но уже не по причине крутых поворотов над пропастью. Мы расположились в автобусе на задних местах, и нам был хорошо виден весь салон. Оказалось, что мы находимся в компании мирян-греков, преимущественно солидного возраста, эдаких «пикейных жилетов» из «Золотого теленка». То, что мы не ошиблись с термином, стало понятно сразу же, как только автобус тронулся в путь: мгновенно в салоне поднялся такой гвалт, что через пять минут хотелось заткнуть уши, а через десять — выйти из автобуса. На самом деле, это были обыкновенные разговоры о каких-то самых простых вещах, но с южно-европейской горячностью в словах и жестах.

Оказавшись на пароме, мы все же вздохнули (приходится в этом признаться) с некоторым облегчением. Двенадцать дней на Афоне — для первого раза достаточно серьезное испытание. Обгоревшие лица, ноги в мозолях, суставы распухли, в руках — сумки с сувенирами и пятнадцатью килограммами замечательного афонского ладана… Вершина духовной твердыни удалялась, а наши головы непроизвольно все чаще поворачивались назад: взгляд как бы хотел зацепиться за острие Афона, чтобы паром остановился и не уплывал. Ведь мы никогда, может быть, сюда не вернемся…

Невероятно грустно было покидать Святую Гору. Забывалась усталость, казалось, что отмахал бы еще не один десяток километров по ее тропам. Мы утешались лишь известной поговоркой «Где родился, там и пригодился», а также ощущением того, что на Афоне выполнили функцию выжатой досуха губки, которую поместили в воду, и она в себя вместила, «якоже можаху». Помоги, Господи, сохранить эту влагу.

Журнал «Православие и современность» № 13 (29)

- Отец Дорофей, как бороться с искушениями?

Научиться их правильно переживать. К примеру, часто приходится слышать от людей, поддавшихся искушению блудной страстью, что сила ее была столь велика, что они не могли ей противостоять. Это всего лишь попытка оправдать собственное нежелание бороться со злом. Нет таких искушений, с которыми человек не мог бы справиться. Собственно, любое искушение заставляет нас отвечать на главный вопрос в жизни: «Кем я хочу быть? Хочу ли я быть человеком нравственным, живущим согласно духовным законам, которые дал людям Бог, или мне это неважно?».

Можно выбрать второй путь - выйти из круга, очерченного Богом заповедями, но тогда надо быть готовым к тому, что в твоей жизни произойдет духовная катастрофа. Не надо питать иллюзий, она неизбежна. Я это как священник вижу каждый день. Не было еще ни одного случая, когда человек, нарушивший нравственный запрет, после этого был бы счастлив. Люди разрушают семьи, надеясь, что во втором браке им больше повезет. Иногда им даже кажется, что они счастливы в новых отношениях, но это счастье отравлено горечью. И человек живет, не понимая, почему у него ребенок растет наркоманом, или на работе сплошные проблемы, или болезни преследуют… Он все ищет какие-то причины, а причина одна: он перешел нравственную черту и стал беззащитным перед злом. В конце концов, помотавшись по бесконечному кругу мирских «утешений», которыми обычно пытаются заглушить эту горечь, человек понимает, что все-таки нужно договориться с Богом, и приходит на исповедь. Пока покаянием с души не смоется тяжесть греха, человек будет подвергаться искушениям. Поэтому, если преследуют испытания, нужно проанализировать свою жизнь, вспомнить о нарушенных заповедях и принести Богу покаяние.

Увидеть себя в истинном свете

Но искушения преследуют и тех людей, которые стараются жить внимательно и тяжких грехов не совершают. Какой тогда для них смысл в подобных испытаниях?

Мы подошли к очень важному моменту в понимании смысла искушений: они также служат лакмусовой бумажкой для проявления наших внутренних духовных червоточин. Например, если нас, по нашему же мнению, несправедливо притесняет начальство, возможно, мы слишком много о себе думаем. А когда на нас ни с того ни с сего накидывается с бранью человек, возможно, стоит вглядеться в себя и увидеть в себе гордость, которая потребовала такого врачевания.

В нашей жизни постоянно происходит что-то, что нас возмущает, особенно когда мы слышим нелицеприятные оценки в свой адрес. Как мы обычно действуем в ответ? Стремимся себя оправдать, изыскиваем аргументы для доказательства нашей правоты. Если оставаться на той же позиции, аналогичные искушения будут повторяться вновь и вновь, до тех пор, пока мы не увидим, что все наши неудачи в отношениях с людьми имеют корень в нашей гордости. Но стоит изменить подход - относиться к нападкам со смирением, как мы обнаружим, что они прекращаются. Бог смиренным подает благодать.

Вообще, искушения полезны. Проходя через них, человек получает возможность правильно понять свою жизнь и трезво себя оценить. Рушатся льстивые предположения о себе и уничижительные о других. Полагал себя достойным большего успеха, чем другие? И вот, скатился на самое дно. Непрестанно требовал что-то от других, не вникая в их ситуацию? Теперь тебя притесняют, гонят, злословят. Считал себя лучше других- и столкнулся с грубым насилием греховных помыслов. Благочестивому человеку проще, чем грешнику, впасть в духовную прелесть по поводу своих духовных дарований и успехов, и лекарством от этой болезни служат искушения. В таких обстоятельствах человек воочию видит свою немощность в суждениях, поступках, делах, эмоциях и смиряется. Хорошие ученики быстро усваивают уроки и исправляют ошибки. Поэтому если мы в искушениях становимся духовно более зрелыми, смиренными и искусными, то и искушения переносятся нами несравненно легче. Часть их может и вообще миновать нас в будущем. Но если упорствуем в гордости, самомнении и ропщем, то экзамен нами проваливается, и для нашего смирения потребуются уже более тяжелые испытания, чем те, что были.

Как справляться с внутренними искушениями - к примеру, с таким, когда преследуют нехорошие мысли об обидевшем нас человеке? Иногда такое состояние длится очень долго.

Для борьбы с помыслами необходимо считать себя хуже других людей. Ставьте любого человека, который вас обидел, задел, проявил по отношению к вам несправедливость, неуважение, грубость, выше себя. Смотрите на него снизу вверх, и тогда неприятные столкновения с людьми будут предельно минимизированы, потому что ты всегда будешь готов уступить, не ответить злом на зло, извиниться. Можно не верить в действенность этого рецепта и искать тысячи причин не прибегать к нему, но это единственный способ, чтобы добиться душевного мира. Когда внутри себя человек считает, что он самая последняя букашка, его невозможно обидеть. Когда в мир пришел Христос, он показал, что единственный выход из мира зла, который нас окружает, - дать этому злу абсолютную свободу, дать злу возможность сделать с тобой все, что угодно, но при этом не терять надежды на Бога. «Бог своих не оставит», - такая у христиан присказка. Вот это сочетание готовности не отвечать злом на зло и упования на Бога делает христианина абсолютно непобедимым. Мы думаем, что, если всем подряд уступать место в очереди, не дойдешь до прилавка, но я знаю человека, который решился на такой эксперимент и был препровожден к кассе бабушками под аплодисменты всей очереди.

В современном мире человек настолько привык защищать свое пространство - личное и семейное, что он постоянно находится в состоянии готовности отразить агрессию окружающего мира. Сегодня желание уступить, помочь кому-то, отложить свое дело и заняться чужим воспринимается людьми как какой-то подвиг. А между тем посмотрите, как жили святые. Святая блаженная Матрона. Казалось бы, какое положение может быть ниже: слепорожденная, неходячая, не покидавшая дома, а между тем она оказывала влияние на судьбы миллионов. Поэтому единственный путь если не удалить, то минимизировать искушения - это уничтожить себя как самоценную личность, сказать: «Я себе не принадлежу, я принадлежу Богу. Он решает, что для меня хорошо, а что плохо». С такой внутренней установкой зло в виде искушений к человеку не пристает. А если пристает, то быстро отступает.

Помощь не замедлит

- Значит, какое бы искушение Бог нам ни послал, оно всегда на пользу?

Да. Более того, если Он посылает искушение, значит, в данный момент Ему более, чем когда-либо, угодно, чтобы мы смирились и научились терпению. Мы же часто полагаем, что искушение мешает нам делать то, что было бы более угодно Богу. И этим ложно обольщаемся, так как думаем, что нам лучше Бога известно, чем более угодить Ему. Да и само мнение о том, что мы угождаем Богу, когда делаем некое доброе дело, обольщает нас, возвышая в собственных глазах, и это высокоумие перечеркивает и доброе дело.

- Молитва помогает переносить искушения легче?

Конечно! Это очевидно из слов молитвы Господней «Отче наш» - молитвы, которую произнес сам Христос, сказав ученикам, что они должны молиться именно так. Поэтому, если человек сталкивается с нравственным выбором, и ему очень тяжело этот выбор сделать, нужно призвать на помощь Бога. Вот почему так важно знать хотя бы эту молитву: чтобы в сложной ситуации не остаться с бедой один на один.

Если же искушение связано с осуждением, неприязнью или враждой к кому-либо из ближних, то надо вспомнить о всем добром в этом ближнем и начать регулярно молиться за него. И помощь Господня не замедлит. Ясным становится свое состояние, понятным искушение. И как только оно познается, искушение рассеивается как дым.

Святые отцы говорят, что молитва Иисусова тоже помогает в искушениях, особенно когда человек впадает в гнев или уныние.

Безусловно. Иисусова молитва - это словесное выражение постоянной памяти о Боге. Человек словно вцепляется в ризу Христову: «Господи, не отходи от меня, как я от Тебя не отхожу». Молитва Иисусова - постоянное призывание Бога, но для современного человека, живущего в миру, будет трудно творить ее непрестанно. Это в Византии во времена Григория Паламы(1296–1359, архиепископ Фессалоникийский, византийский богослов и философ, православный святой. – О.Л. ) на рынке кузнец и кожевник могли часами спорить о практике Иисусовой молитвы. Сегодня такой уровень молитвенного подвига возможен только в монастырях. Хотя, если человек подвергается каким-то тяжелым внутренним искушениям, ему стоит прибегать к этой молитве как к оружию в борьбе против вражьих нападок.

Я бы только предостерег читателя от магического отношения к молитве, которое в наше время очень распространено. Некоторые люди даже молитву воспринимают как заговор: прочитал - и готово, эффект налицо. Это не так. Молитва - всего лишь разговор с Богом. Мы словно открываем окно в небо и кричим, зовем Бога. Конечно, мы ждем помощи от Него. Но, если она не приходит, это не значит, что Бог нас не слышит, и поэтому надо бежать к экстрасенсам. Это говорит о том, что, по мнению Бога, потерпеть неприятности нам полезнее. Терпение искушений, даже длительных, - это тоже духовное упражнение.

Ничто из того, что происходит с нами в жизни, не случается вне промысла Божия. При этом промысел Божий посылает каждому человеку только такие искушения, наказания (от слова «наказ» - урок), которые необходимы именно ему для его спасения. Не только телесные скорби христианину надо принимать как из благотворящей руки Божией, но также и зло, которое причиняют люди или злые духи.

Господь видит сердце человека, знает его возможности, и, если мы не можем перенести какое-то тяжелое искушение, оно нам не посылается. А другой подвергается очень сильным искушениям, но лишь потому, что Бог знает: ему это вынести по силам. «Если бы не было искушений, никто бы не получил Царства Небесного», - говорил преподобный Антоний Великий. Так что будем благодарить Бога за все искушения, через которые Он ведет нас к Себе.

Газета «Саратовская панорама» № 22 (950)
Беседовала Оксана Лаврова

Переглядів: 102

Иеромонах Дорофей (Баранов): «Прежде всего, желающий Причаститься должен ясно для себя представлять, что такое Причастие, что это за событие в его жизни. Чтобы не получилось так: человек все правильно сделает, подготовится, попостится, прочитает все положенные молитвы, исповедуется, но самого главного так и не узнает, или не захочет узнать. Поэтому, если у Вас есть какие-либо недоуменные вопросы о том, что происходит во время Литургии, что находится в Святой Чаше и преподается верующим, то обязательно их необходимо разрешить со священником заранее, до Причастия. Даже если человек продолжительное время ходит в храм и уже не раз Причащался, все равно нужно честно задать себе вопрос, а правильно ли мы понимаем смысл церковных таинств (Причащения и Исповеди) к которым приступаем.

Правильная подготовка к таинству Причащения в традиции Православной Церкви называется «говением». Обычно оно продолжается в течение трех или более (до недели) дней до Причастия. В эти дни человек готовит себя к встрече с Богом, которая произойдет во время Причастия. Бог может вселиться только в чистое сердце, поэтому основная цель подготовки - осознание своих грехов, исповедание их перед Богом и духовником и решимость оставить грехи (страсти), или, по крайней мере, начать с ними борьбу. Для этого необходимо на время говения решительно удалится от всего, что наполняет душу излишней суетой. Это не означает, что человек не должен ходить на работу, ничего не делать дома. Нет! Но: не смотреть телевизор, не ходить в шумные компании, не встречаться без необходимости с многочисленными знакомыми. Это все вполне по силам для любого и нужно для того, чтобы внимательно всмотреться в свое сердце и при помощи такого «инструмента» как совесть очищать его от всего того, что называется общим словом - грех.

Самым действенным средством для подготовки к встрече с Богом является молитва. Молитва - это разговор, общение с Богом, заключающееся в обращениях к Нему с просьбами: о прощении грехов, о помощи в борьбе со своими пороками и страстями, о милости в различных духовных и житейских нуждах. Перед Причастием обязательно читаются три канона, которые есть практически во всех молитвословах, а также Правило (последование) ко Святому Причащению. Если Вы не смогли самостоятельно найти эти молитвы, то нужно прямо с молитвословом подойти к священнику в храме и попросить его указать, что именно нужно прочитать.

Чтобы спокойно и внимательно прочитать все положенные перед Причащением молитвы необходимо время. Если три канона и Правило ко Святому Причащению читать сразу вместе, то на это потребуется не менее полутора, даже до двух часов, особенно если человек не часто их читает и плохо знаком с текстом. Если же к этому присоединить еще и утренние или вечерние молитвы, то такое молитвенное напряжение может лишить человека и физических и духовных сил. Поэтому существует такая практика, что три канона читаются постепенно в течение нескольких дней перед Причастием, канон ко Причащению (из Правила ко Причащению) читается накануне вечером и после него молитвы на сон грядущим, а молитвы перед Причащением (из Правила ко Причащению) утром в день Причастия после обычных утренних молитв.

Вообще все «технические» вопросы по поводу подготовки к Причастию надо узнавать только у священника в храме. Этому может помешать Ваша робость, нерешительность или же недостаток времени у священника, но, так или иначе, при определенной настойчивости, можно все узнать. Главное - не обращать внимания на все смущения и недоумения (или, по-церковному, искушения), которые обязательно будут, но довериться Богу. Нужно молиться, чтобы Он довел нас до таинства Причастия, и таким образом исполнилось бы наше главное назначение, цель нашей жизни - соединение с Богом».

В селе появился православный храм. Где-то восстановили старый, полуразрушенный, где-то новый построили, на новом месте, а где-то бывшую совхозную столовую или магазинчик отдали инициативной группе верующих: делайте там что хотите, все равно никому не нужно. А село-то меж тем вымирает. Говорить «умирающее село» сегодня - все равно что «сладкий сахар». Село - значит вымирающее. Все привыкли.

Дальше в это село приезжает священник. Приезжает он, конечно, не для того, чтобы это село поднимать (хотя приходилось читать об удивительных батюшках, умудряющихся параллельно делать и это тоже). Он приезжает для того, чтобы совершать Евхаристию и проповедовать слово Божие. Но, приехав, он вольно или невольно становится участником местного процесса. Потому вопрос о завтрашнем дне села встанет перед ним с неизбежностью.

Но сначала встанут другие вопросы: чем отличается сельская паства от городской? Что и как нужно сделать для этих людей в первую очередь? Что противопоставить унынию и привычке видеть причину всех несчастий в ком угодно, только не в себе самих? Как самому не приуныть, глядя на эту картину?

Оба наших сегодняшних собеседника по происхождению москвичи. Оба имеют опыт служения в городе. Оба деревню не выбирали - поехали служить по послушанию. Мы решили поговорить с ними об их служении.

Иеромонах Дорофей (Баранов) был настоятелем православного прихода в Багаевке Саратовского района. Пока храм там строился, отец Дорофей приезжал с дарохранительницей, служил обедницу в сельском Доме культуры. Так продолжалось пять лет, а потом иеромонаха Дорофея перевели в Юрловку - деревню, по его словам, еще более заброшенную и несчастную, чем Багаевка.

- Отец Дорофей, Вы этого ждали, Вы были к этому готовы - служить в маленьком, умирающем селе?

Нет, конечно, я такого не ждал и не готовился, хотя это, может быть, и странно для священника и монаха - не быть готовым ко всему, к любому служению. Когда я принял монашеский постриг, мне казалось, жизнь сложится по-другому. Но случилось так, что я стал настоятелем строящегося сельского храма. И это меня действительно испугало. К «хождению в народ» можно относиться иронически, когда наблюдаешь со стороны за другими, а когда это нужно сделать тебе самому - тогда это очень серьезно.

Ранее я не общался практически ни с кем, кроме горожан, причем горожан мегаполиса, и знакомство с совершенно иными людьми - людьми, как я предполагал, другой цивилизации - казалось затруднительным и трепетным. Этот страх был сродни тому страху, который испытывает священник, когда идет в больницу к безнадежно больным людям, умирающим. Или к детям. Ты понимаешь, что не можешь спрятаться, скрыться за какой-то столбик внутри твоей души. В знакомой тебе среде, в городском храме, где ты давно служишь и уже привык, и к тебе все привыкли, этого страха нет. Там можно, в определенном смысле, спрятаться. Там к тебе приходят новые, незнакомые люди, но именно они к тебе приходят, а не ты к ним. Ты им нужен, и тебе не так сложно произвести на них положительное впечатление.

А приехав в село, ты оказываешься под пристальными взглядами людей, к которым ты приехал (причем если тебя и звали, то далеко не все!) и которые теперь тебя изучают и боятся быть обманутыми. Заполучить их расположение и доверие совсем не просто. Деревенский человек будет долго и осторожно «пробовать» священника, но когда уж распробует, убедится, что батюшка хороший, добрый - тогда уже будет любить его беззаветно, и возникнет прочная связь на долгие годы.

И вот, прошел у Вас в Багаевке этот период «распробования» - и что же, возникла связь? Благочинный отец Владимир Пархоменко говорил, что Вас там не сразу, но полюбили.

Надеюсь. Когда этот процесс прощупывания человека заканчивается, то в деревне больше, чем в городе (в городе это редко встретишь), возникают такие сугубо патриархальные взаимоотношения: ты - отец, даже если на полвека моложе иного своего чада. В деревенской жизни отсутствует городская суета, еще и оттого эти отношения остаются крепкими, теплыми и, если все было правильно, выдерживают испытание разлукой. Если священник уезжает из села, и в село приезжает другой священник, его тоже будут воспринимать как отца семейства, но и прежнего отца не забудут. Меня до сих пор приглашают в Багаевку, когда там случается что-то неординарное, когда человек, чьему приходу в Церковь мне довелось содействовать, тяжело болеет или умирает. Это действительно почти семейное родство - «наш батюшка». Еще и по этой причине новому священнику очень трудно выстроить отношения в селе - село не сразу может «своего» батюшку заменить для себя кем-то другим.

- И как же Вы реагировали на подобные обращения?

Ходатайствовал перед местной администрацией! В деревне люди гораздо более зависимы от власти, чем в городе; сельский житель не может создать себе «территорию свободы» от властей. И бывает так, что договориться с этой властью он может, действительно, только через священника. Что же касается семейных конфликтов - городскому жителю не менее, чем сельскому, свойственно иметь претензии к близким и вместо исповеди в своих грехах рассказывать священнику о чужих. Просто в селе это более открыто, обнажено, не спрятано за внешнюю видимость «культурного поведения». Убедить человека в том, что причина семейного несчастья не только в других, но и в нем самом тоже, указать ему на грех осуждения, посоветовать искать мира с близкими - иногда это удается. Но жизнь в селе гораздо тяжелее, чем в городе, и потому грубых бытовых грехов больше. Не всегда нужно останавливать деревенскую женщину, которая говорит о своем пьющем муже, и требовать, чтобы она переключилась на свои собственные грехи, поискала причину в себе. Когда-то ей надо просто дать выплакаться перед Богом. Здесь должна быть пастырская деликатность, нужно увидеть, почувствовать, что человеку в данный момент нужнее - правильное пастырское наставление или возможность излить, наконец, свою скорбь. Но вот напрямую вмешиваться в какие-то семейные ситуации - этого я старался избегать.

- Значит, главное отличие сельской паствы от городской - в особой близости к пастырю?

Для городского человека священник - это такой особый человек, с которым он только на исповеди близко соприкасается. А от сельского священника ждут, и очень напряженно ждут, что он будет активно вмешиваться в жизнь людей, что он будет разговаривать с ними на каком-то очень понятном и близком для них языке. В деревне священник ни на минуту не может перестать быть священником и стать «просто человеком». Там все время все на него смотрят. Жажда теплого душевного общения, потребность в любви, в поддержке - она везде велика, но там, в деревне, особенно.

- Предлагали Вам «судить» семейные конфликты? «Батюшка, скажите моей снохе..» - такое было?

Конечно, было. И не просто предлагали или просили, а требовали. Многим на селе кажется, что священник должен выполнять функцию ветхозаветного судии. И более того - посредника меж населением и мирской властью. Ремонт дороги, водопровода - со всем этим тоже идут к священнику.

- Почему?

Потому что такое вмешательство могло принести пользу в традиционном обществе, там, где возможно апеллировать к какой-то общинной морали. Деревня - она уже по определению община, так было издавна, но сегодня это разрозненные, чужие друг другу люди, и чужая беда для них часто становится поводом для сплетен, развлечением в однообразной жизни. Мне приходилось уже писать о мальчике из пьющей семьи, который несколько раз пытался покончить с собой, и это обсуждалось всем селом, но обсуждалось поверхностно, не всерьез, люди не видели в этом трагедии, проблемы. И вот наконец мальчику это удалось. О чем это говорит? О том, что механизмов общественного воздействия нет, здоровой общинной жизни нет, и священник не может ничего исправить, он может только отдельного участника этого конфликта как-то утешить. В городе тоже нет этих механизмов, но в городе это не так обнажено, там это скрыто или растворено в большом количестве населения. А в сельской жизни это все ясно видно, и трагедия нашего народа там очевидна как нигде.

Я сама родом из села, и мне периодически приходится бывать на сельских похоронах. Создается впечатление, что люди стали безразличны к смерти. Горе - это удел самых близких, а остальные - будто не понимают, что произошло. Раньше, в моем детстве, такого не было: чувствовалось некое содрогание перед смертью, почтение к ней.

Похороны в селе иногда действительно тяжелы. Мне, как и большинству сельских священников, едва ли не каждую неделю приходится отпевать, и на фоне молитв чина погребения становится особенно ясно, что покойник, что сама смерть для остающихся живых - то, что нужно вытеснить из своего мира. Священник пытается молитвой вместить покойника в мир этих людей, закрепить в их сознании простую мысль о том, что у Бога все живы, а они делают нечто противное - им надо как бы закрыть за усопшим дверь и выбросить ключ, чтоб ничего от него не осталось, не тревожило живых. Это совсем не похоже на прощание в христианском понимании. Отпевать в этой обстановке очень тяжело. Пытаешься после отпевания что-то людям сказать и видишь, что слово не то что не доходит - оно отскакивает. Люди не понимают, о чем священник говорит. Почему так? Не знаю.

- От многих можно услышать, что в деревне сегодня царят уныние и безнадежность.

Может быть, буду субъективен, но скажу, что уныние и безнадежность там чувствуются меньше, чем в городе. Напротив - в сельских жителях больше надежды на хорошее будущее. В селе люди больше думают о завтрашнем дне с его практической стороны: им завтра нужно жить. Завтра будут те же коровы, те же свиньи, тот же огород и те же дети, которых нужно кормить. Насущные заботы - они есть и в городе, конечно, но в городе больше комфорта, больше пространства для того, чтобы философствовать, осмыслять, а это осмысление и приводит порой к трагическим выводам. В деревне больше необходимости просто выжить, выживать, а эта необходимость выживать приводит человека к здоровой философии, здоровому взгляду на мир. Деревенский человек лучше понимает, что будущее - в его собственных руках. Причем это надо суметь разглядеть, потому что внешне все выглядит именно так, как вы говорите, - полная безнадега, отчаяние. Если прийти на площадь в базарный день и послушать, что там люди говорят, - покажется, что сейчас они разойдутся по домам, лягут в заготовленные гробы и больше уже не встанут. Но на самом деле назавтра они будут продолжать жизнь. Деревенский человек - он бодр и весел, пока его никто не видит, но как только к нему подойдет незнакомый человек и о чем-то его спросит - у него сразу все плохо. Это такая особенность нашего народа, своего рода психологическая защита. А если ты выведешь человека на уровень более доверительного общения, ты почерпнешь в нем еще больше надежды, веры в будущее, чем в городском жителе. Городской житель - скорее наоборот, он предстает бодрым оптимистом при первой встрече, а после небольшой беседы становится ясно, что в нем царит уныние.

Но если так, почему никакого прогресса в сельской жизни не видать? Почему в ваших Юрловке и Багаевке людям нечего делать?

В деревне всегда есть что делать. После развала совхоза людей просто никто не организовал на какую-то деятельность. А организоваться сами они уже не могут. Не в силах почему-то в данный момент наш народ взять общую судьбу в свои руки. Причина - и это касается не только Юрловки, - возможно, в том, что мы не доверяем друг другу. Люди смотрят друг на друга с огромным недоверием. Есть примеры, когда внешняя воля людей организует, и люди расцветают. Но если внешней инициативы нет - люди совершенно неспособны что-то сделать вместе. Активист, пытающийся заставить их объединиться, - это мученик безнадежный. Его первого обвинят, если что-то пойдет не так.

Батюшка, у нас с Вами получилась такая противоречивая картина - и светлое, и доброе, и страшное, и злое. Но если в селе строится храм, если хотя бы с запасными дарами приезжает священник и служит обедницу в каком-нибудь клубе. Меняется что-то в настроениях людей? Согласны ли Вы с тем, что не умрет то село, над которым крест?

Багаевка располагается таким природным амфитеатром: храм в центре, из любой точки виден золотой купол, крест. Вот житель выгоняет рано утром скотину, вот он идет на базарную площадь или возвращается вечером, не совсем трезвый. И каждый раз идет мимо храма. Но что-то в душе у людей все равно происходит… Это мы в городе все ждем конца света, ищем и слушаем пророчества, а в деревню апокалипсис прокрался незаметно. Еще раз скажу, что безумие, до которого может дойти человек, лишивший себя богообщения, в деревенской жизни настолько очевидно, что это урок всем нам. И если есть возможность хоть как-то это безумие ослабить, строя храмы - даже там, где об этом никто не просит, то надо это делать. В заключение все-таки оптимистичный пример: один мужик, живший по соседству со строящимся деревенским храмом, страшно ругался матом, что, мол, развели грязь и я вам всем покажу… В общем, охранник на стройке был не лишним. Недавно меня пригласили на престольный праздник этого храма. После службы на улице подходит ко мне этот мужичок и честно признается, что в храм пока зайти не может, но как он рад, что построили… А далее неразборчивые всхлипывания, которые, может быть, даже и весомее иной «интеллектуальной» исповеди.

* * *

Протоиерей Владимир Пархоменко восемь лет служил настоятелем храма в честь Преображения Господня в селе Пристанном Саратовского района, потом был назначен настоятелем Христорождественского храма в Саратове, а теперь вернулся в сельскую местность, точнее, в село Усть-Курдюм, в строящийся Вознесенско-Пантелеимоновский храм. Старинные волжские села, в которых отцу Владимиру приходится служить, сейчас просто съедаются городом, превращаясь в зону престижной коттеджной застройки.

Когда Вы приехали в Пристанное, перед Вами тоже стояла проблема - войти в сельскую среду, найти общий язык с людьми?

Проблемы такого рода возникают у священников, которые не живут на месте, у приезжающих. У того, кто живет одной жизнью со своими прихожанами, такой проблемы - найти общий язык, стать своим как правило, нет. Ведь у любого человека в сознании есть такие понятия - «наш» и «не наш». Наш председатель, наш завклубом, наш директор. Священник должен быть тоже - наш. Люди должны знать, что он ходит в тот же сельский магазин, что его дети на том же автобусе в школу ездят. Пока священник не живет на месте, это «наш» тяжело формируется в сознании прихожан. Формируется, конечно, но медленно. И у отца Дорофея, хоть он и не жил в Багаевке, это получилось в конце концов, и его там все полюбили. Но на это ушло больше времени.

- Для сельского жителя священник ближе, чем для горожанина?

В городе частная жизнь священника все же скрыта от прихожан, а в деревне все на виду. Как священник ведет себя в быту, как живет его семья, как он детей воспитывает - все это люди видят. Но даже если они относятся к священнику с уважением, с симпатией, любят с ним общаться, это еще не означает воцерковления и сплочения в церковной общине. Пристанские мужики с удовольствием обсуждали со мной хитрости рыбной ловли (там многие выживают рыбалкой), но завлечь этих рыбаков в храм мне было очень тяжело. Они уважают веру и образ жизни священника, но сами духовной жизнью не живут. Уровень принятия священника сельским обществом еще не говорит об уровне церковной жизни.

Но ведь Вам удавалось каким-то образом повышать этот уровень, приводить людей в храм? Что здесь зависит от священника?

За уши в храм никого не затянешь. Когда вникаешь в сельскую жизнь, видишь, что вера-то у людей есть. Они не отождествляют себя ни с атеистами, ни с людьми других конфессий, они знают о себе, что они православные. Но вместе с этим у них есть масса отговорок, поводов не ходить в храм или же стереотипов. Людям представляется, что Церковь - это что-то далекое, закрытое, отдельное от их жизни; мужчинам кажется, что ходить в Церковь прилично только женщинам: «Бабы пусть ходят, а у нас поважнее дела есть». Молодым кажется, что церковь - это «для бабушек», а они «еще успеют». Многое зависит от способности священника разрушить эти стереотипы. Если барьер будет сломан, это сразу облегчит задачу священника: люди придут в храм, и дальше уже сама церковная жизнь сделает свое дело.

От священника зависит многое, но не всё. Сельская приходская жизнь действительно очень отличается от городской. Городские приходы пополняются прихожанами всех категорий, в любом городском приходе есть и костяк, и люди, которые вокруг него. В селе же все едино. И притом село от села может очень сильно отличаться. Это заставляет вспомнить Евангелие (см.: Лк. 9 , 5; Мк. 6 , 11) и Деяния святых апостолов: воздвигли гонение на Павла и Варнаву и изгнали их из своих пределов. Они же, отрясши на них прах от ног своих, пошли в Иконию (Деян. 13 , 50−51). Как и предупреждал Спаситель, в одном селе апостолов примут, а в другом не примут, и надо уходить, отрясая прах с ног. В городских храмах вы этого не заметите, а в глубинке заметите разницу между принимающим и непринимающим селом. Есть села, где активный костяк, хороший приход, где священник востребован так, что его просто опустошают. А есть села, где очень трудно что-то организовать. Мне как благочинному эта разница была хорошо заметна в свое время.

- Почему же так?

Понять причину можно, если помнить, что яблоко от яблони недалеко падает. Неотзывчивость иного современного села - наследие бездуховной жизни предков. Я происхожу с Дона, там жили мои бабушка и дедушка, и я с детства знал, что есть села и станицы - строгих нравов, а есть такие, к которым все с презрением относятся: считается, что там живут одни бездельники, или воры, или блудники. Деревня - это очень замкнутая среда. В ней люди живут вместе - даже вынужденно: может быть, я не хотел бы с этим человеком общаться, но если у меня случится пожар, мне нужна будет его помощь. Однако это общение не всегда служит благочестию. Если в селе возобладала в какой-то момент традиция неблагочестивой жизни, если нашлась «паршивая овца», то это будет гораздо болезненнее, чем в городе. В городе все растворяется. А в селе подтверждается, что с преподобным пре подобен будеши, и с мужем неповинным неповинен будеши, и со избранным избран будеши, и со строптивым развратишися (Пс. 17 , 25−26). Праведнику тяжело жить в обществе, лишенном христианской нравственности, поэтому в «тяжелых» деревнях праведники не задерживаются.

- Но если возникла приходская община, то люди в ней вместе, и все-таки не вынужденно. Вы наблюдали какой-то позитивный процесс сближения, сплочения людей?

То, что люди вместе, - сказывается и на приходской жизни: возникшая между соседями ссора сразу перекидывается и на приходскую жизнь тоже. Здесь многое зависит от участия священника в жизни прихода, от его присутствия в любой ситуации. Если у него есть авторитет, если он действительно возглавляет общину, то она будет единой. Если нет, будет разброд. Если голова есть, то и тело едино.

У Вас уже достаточно большой опыт. Вы можете сказать, что Вам удалось что-то сделать? Сломать стереотип, сплотить приход, помочь многим? Вам везло на села, коль скоро они бывают разные?

Не люблю таких вопросов, они отдают советской отчетностью. Пусть Господь судит о том, что мне удалось, а что нет. А повезло мне в том, что я священник. Этого достаточно.

Поставим вопрос иначе: каким должен быть сельский священник, чтобы у него получилось это - изменить ситуацию к лучшему, привнести в деревенскую жизнь свет жизни подлинной, духовной?

Жизнь человека вообще зависит от того, насколько присутствует в ней духовное начало. Священник по определению должен быть человеком, который организует всех вокруг себя, созидает. А для того чтобы у него получалось, нужно, чтобы он не жил сиюминутными целями и собственными интересами. Он должен жить Небом и своей жизнью должен других людей возвышать и вдохновлять. У меня были знакомые священники, которые рвались из села в город, а в городе просто погибли как священники. И других священников знаю - которые сами, добровольно в деревню уехали. Один мой знакомый служил в глухом селе, в Мордовии. Так у них там режим жизни был такой: зимним утром просыпались и смотрели, над каждой ли трубой дым. Если дыма над трубой нет, все бежали туда. Потому что это означало: с хозяином что-то неладно. А если человек печь затопить вовремя не смог - это может смертью кончиться. Такое вот общее выживание в трудных условиях.

Человек верующий, а уж тем паче священнослужитель, не должен ставить во главу угла мирские цели: где служить, где жить, это все вторичные вопросы. А если это ставить во главу угла, тогда точно не получится ничего.

- Вы согласны, что в селе сегодня царят уныние, безнадежность, ощущение тупика?

Село как тупик, как безнадежная обочина жизни - это мировоззренческая позиция. Я с ней сталкивался. Задача сельского священника - поменять это сознание, потому что верующий человек не может так рассуждать. Такое рассуждение - наследство советского менталитета, отрыжка советского мировоззрения. Советский человек зависим от внешних условий, ему кто-то должен обеспечить хорошую жизнь, гарантировать будущее, решить все проблемы, а если не сделали и не решили, то беда. На что эту позицию необходимо поменять? На позицию верующего человека, который знает, что есть промысл Божий, что ничего случайного не бывает, что не просто так мы приходим в этот мир. И ответственность за свою ситуацию мы должны взять на себя.

Что Вы ответите человеку, который придет к Вам с нецерковным, недуховным, казалось бы, вопросом: «Батюшка, как мы завтра жить будем?».

Постараюсь ему мозги развернуть, если только это возможно. Скажу: как вы будете жить, так все и будет. Будете пить и всех, кроме себя, ругать - помину от вас не останется, сопьетесь, умрете, и на эту землю придут другие люди. И город, и село стоят праведниками. Не будет праведников среди вас - исчезнете.

Мирские вопросы священнику задают нередко. Его задача - дать человеку, задавшему вопрос, духовную шкалу ситуации. У человека в голове экономические, политические причины, а священник должен ему показать, что за всеми этими причинами стоит главная причина - духовная. Именно она - в основе любого нашего несчастья. За благочестие человека благословляется земля и все труды на ней, за нечестие все отнимается. У соловецких и валаамских монахов на каменных скалах росли фруктовые сады - без всяких особых технологий. Когда у священника получается это человеку сказать, человек оживает, начинает как-то развиваться. Если не получается, человек остается духовно мертвым.

Мы как-то ехали по сельской дороге с одним моим знакомым, бывшим моряком и бывшим председателем колхоза, который к вере очень серьезно пришел. Едем, видим все эти разрушенные фермы, и я - больше по привычке - говорю: вот, все развалилось. А он говорит: как же ему не развалиться, строили-то с матом-перематом, без Бога. Очень важно, чтобы люди, которые советские времена сегодня вспоминают с ностальгией, именно это поняли. Не потому все развалилось и село оказалось в такой печальной ситуации, что пришла какая-то плохая власть, а потому, что строили без Бога. Только поняв это, можно новую жизнь начать.

Журнал «Православие и современность» № 24

Вход в церковную жизнь - это всегда не только окрыляющая радость открытий, но и неизбежные трудности. Как к ним относиться, как не опустить руки, поняв, что ошибок значительно больше чем достижений? Мы провели небольшой опрос и попросили его участников рассказать об их сложностях на пути воцерковления. Затем с возникшими вопросами обратились к иеромонаху Дорофею (Баранову) .

Ольга, 31 год

Поначалу мне очень хотелось всех всему научить - новая жизнь, жизнь в свете Евангелия - казалась мне такой ошеломляющей, что я не понимала, как я могла жить без веры раньше. Тем более, не могла оставить своих родных жить "в темноте". Мне казалось, что я обязательно должна рассказать им, как важно соблюдать заповеди, как хорошо ходить в храм каждую неделю, и как здорово помогать другим людям. Естественно, мне стало некогда заниматься домашними делами. Когда готовить ужин, если надо спешить на вечернюю службу? Погладить утром рубашку мужу? Может и сам погладить, а мне надо вычитывать молитвенное правило! У знакомой проблемы? Разумеется, я могу помочь - не важно, что она живет на другом конце города, а мне надо забрать сына из садика - это может сделать бабушка. А заодно она и ужин приготовит, и погладит, и поиграет с внучком. Зато когда я вернусь, сколько интересного я могу рассказать! О том, как жили апостолы, и как христиане первых веков умирали за Христа, и какие подвиги совершали святые...Только вот слушать меня мои родные перестали.

Потом, когда неофитский пыл поостыл, я поняла, как важно, чтобы слова не расходились с делами. Сначала нужно попытаться самой стать христианкой, чтобы иметь право кого-то учить. И что неплохо научиться исполнять заповеди - хотя бы в своей семье. Тогда и учить, и "просвещать" никого не надо будет. Дела лучше любых слов расскажут о том, как это здорово - жить в свете Евангелия.

Наталья, 30 лет

Главная трудность первых лет церковной жизни – это борьба с ленью. Не знаю, у кого как, надо мной эта страсть все время одерживала верх. Мне было трудно встать утром в воскресенье, чтобы сходить в храм. Мне было лень читать молитвенное правило и я его иногда сокращала, а иногда и вовсе отменяла… В общем, отсутствие дисциплины и неумение, нежелание себя приучать к порядку очень мешали. Впрочем, мешают и сегодня, но мне кажется, я продвинулась немного в своей неравной борьбе.

Тяжело было ломать себя и вести себя в храме так, как не привык до этого делать нигде. Быть приветливой и ровной, не умничать и не шутить без нужды. Хотя периодически серьезные лица других прихожан навевали если не тоску, то какое-то уныние. Мне действительно казалось, что настоящий христианин не имеет право расслабиться, посмеяться незлой шутке, поговорить о чем-то, кроме благочестия и православной литературы. Оттого, что я чувствовала себя иной – не лучше, не хуже – просто иной и не хотела становится похожей на «православных женщин», настоящей близости в храме ни с кем не сложилось. Только со священником – но тут возникла опасность, что я слишком привязываюсь к человеку, усматривая в нем чуть ли не Самого Бога, ожидая его одобрения больше, чем Божией милости… Последнее, кстати, большая проблема, отдельный вопрос, заслуживающий отдельного внимания.

Елена, 34 года
Самым сложным для меня в первый период моего воцерковления была самодисциплина. Трудно было сделать так, чтобы церковная жизнь превратилась в систему, в некую саму собой разумеющуюся привычку. Чаще все происходило по принципу – есть вдохновение – есть служба, поход в храм, молитвенное правило и т.д. Нет вдохновения – в церковной жизни наступает перерыв.

Однажды меня батюшка не допустил до Причастия только за то, что я пришла на исповедь и сказала, что около полугода не жила полноценной церковной жизнью и что хочу опять начать сначала. Ушла домой без причастия, хотя и готовилась. Потом пришла снова.

Да и сейчас, когда с момента моего первого прихода в Церковь прошло уже лет семь, я испытываю почти те же самые сложности, и если продвинулась по пути самодисциплины, то не намного. До сих пор испытываю трудности с тем, чтобы ходить в храм каждое воскресенье, читать утреннее и вечернее правило без перерывов на усталость и лень, на отсутствие желания.

Но все же, хочется верить, что хоть и небольшой прогресс, но все-таки есть. И рано или поздно я научусь управлять собой настолько, чтобы не было потом стыдно за то, что проспала службу или расслабилась, решив оставить молитвенное правило на потом.

Инна, 28 лет

Мне было 19 лет, когда я пришла к вере всерьез. Причиной этого была болезнь, но совсем скоро я поняла, что хочется ходить в храм не только для того, чтобы испрашивать у Бога исцеления. Как это обычно и бывает с каждым, первое время в Церкви было очень счастливым, несмотря на весьма плохое самочувствие. Это почти невозможно передать словами: было ощущение, что Господь меня из моей прежней жизни, без Него, в ладошках вынес. Я и трудностей-то особых не помню, наоборот, все Господь подавал даром: и силы, и горение, да, и терпелось как-то успешнее. И хотелось для Бога все-все сделать!

А ошибки были, и даже очень страшные. Самая большая из них, как мне кажется, это желание сразу стать другим человеком. По сути, оно верное, но только воплощать его надо с умом, с рассуждением. Мне тогда казалось, что надо отказаться от себя прежней, полностью, без разбора. Надо, условно говоря, смоделировать в своем воображении христианина и попросту превратиться в него. Но как же это сделать в одно мгновенье? Получится только сыграть. Вот эта-та самая игра в христианство привела к большой беде, хотя тогда мне казалось, что я все делаю честно, и вовсе не играю. Сегодня я уверена, что изменять себя нужно на основе своего же собственного «человеческого материала», ведь становишься христианином именно ты. Надо творить в себе христианина из себя же. И только такая ты будешь нужна Богу, настоящая, именно ты, даже если у тебя будет плохо получаться. Становление христианина – это же работа на всю жизнь.

Александр, 35 лет

Самое трудное, на мой взгляд, переступить через себя. Переступить ту самую черту, которая отделяет воцерковленного человека от невоцерковленного. Победить главного врага - гордость. Поклониться при входе в храм, осенить себя крестным знамением, войти и попросить: «Господи, помоги! Я не могу ничего сделать сам, без Тебя!». Дорога к Богу начинается с этого.

Отец Дорофей, многим людям в начале их воцерковления трудно, они не могут сразу вписаться в новую для них жизнь. Человек приходит в храм, осматривается, у всех вокруг все гладко, люди исповедуются, причащаются, участвуют в жизни прихода, а он все спотыкается и спотыкается. Как относиться к собственным трудностям, ошибкам, или они неизбежны для всех?

Одна из участниц нашего опроса, Наталья, говорит о том, что она чувствовала свою инаковость среди прихожан, не могла стать похожей на людей, которые ее окружали. И одну из основных трудностей, с которыми сталкиваются люди, приходя в Церковь, я называю – удивление самому себе. Пока ты в миру, ты можешь быть весь в болячках, но не будешь их замечать. Они уже покрыты коркой, спрятаны под одеждой и не дают о себе знать. Но как только человек приходит в Церковь, у него появляется ощущение, будто все его болячки содраны и начинают кровоточить, становится больно. Человек вдруг замечает, что болячек у него на самом деле много. Самая большая проблема современных людей – самовлюбленность, обращенность человека исключительно внутрь самого себя. Когда человек попадает в Церковь, он встает перед необходимостью влиться в новую для него среду, которая является не совокупностью индивидуальностей, а неким единым целым. Наш современник может великолепно чувствовать себя на рабочем собрании, в кафе, на стадионе, на вечеринке, у него нет никаких проблем с коммуникабельностью. Но как только он попадает в Церковь буквально все, что с ним происходит, начинает его задевать – как на него смотрят, как его оценивают другие люди. Он не понимает, почему он должен делать то же, что и все остальные, стоять в течение всей службы, кланяться в храме вместе со всеми, в определенный момент подходить и прикладываться к иконе. Ему не нравится, что ему вдруг дают понять, что он не свободен даже в выборе одежды. Конечно, человек чувствует себя чрезвычайно неудобно в такой ситуации. Но нужно к этому неудобству правильно относиться, оно является на самом деле подтверждением того, что человек пришел по адресу.

Апостол Иаков говорит: «кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу» (Иак 4, 4). Человек приходит в Церковь для того, чтобы любить Бога и почувствовать – любовь Бога к человеку. Но чтобы это произошло надо в определенном смысле вступить во вражду с миром. И когда человек начинает враждовать с привычками, со стереотипами поведения, мышления, которые в нем прижились как часть мира, он начинает воевать с самим собой. И эта война приносит человеку страдания, но они неизбежны.

В больнице все сидят с унылыми лицами. Бывают, конечно, счастливчики, которые выбегают от врача радостные, потому что оказались здоровыми. Но чаще люди выходят из кабинета врача грустными, кто-то и вовсе узнает о страшных диагнозах. Я недавно прочитал где-то, что если вглядеться в лица людей в храме, то станет не по себе, на лицах нет никакой особой радости, которую должно было бы приносить общение с Богом. И человек делает поспешные выводы о том, что все происходящее в Церкви неполезно. Но это не так. Именно самовлюбленности свойственно шарить глазами по окружающим, чтобы найти в них оправдание своих недостатков. А когда у человека есть самоуглубленность и благая ненависть к самому себе, он старается отводить взгляд от других людей, и направлять его только внутрь себя. То есть, приходя в храм нужно, в первую очередь заниматься только собой, своей душой.

Так вот человек, только пришедший в храм, оказывается в состоянии некого оцепенения от собственных недостатков, неправильности, от собственной угловатости и невозможности обрести комфорт и покой в храме. Этого как раз ищут на Западе, человек приходит в храм, садится на скамеечку и ему хорошо – умилительно поют, замечательный высокий католический собор, приятно пахнет, красиво колеблются свечи и человек понимает, что нашел свое место. В Русской Церкви именно пока у него не будет состояния самоуспокоенности, все будет хорошо, и в Церкви с человеком будут происходить правильные вещи – исцеление его природы, его души.

И своей угловатости не нужно стесняться, бояться, лучше смириться перед собственным несовершенством или даже безобразием на фоне того, что ты ожидал сам от себя в храме, и терпеливо трудиться над тем, чтобы твоя природа хотя бы от части исцелилась. Когда это произойдет (а это может случиться не сразу, возможно прежде пройдет добрая половина церковной жизни), ты будешь чувствовать себя в Церкви как дома, естественно. Но все же сначала некий труд привыкания к новой среде, а только потом получение плода. Нужно какое-то время просто потерпеть.

- То есть без трудностей и проблем не бывает воцерковления?

Я более того скажу, если человек, придя в храм, сроднится с мыслью, что с ним что-то не так, значит, он идет по-правильному пути. Конечно, жить с этой мыслью современному человеку чрезвычайно неуютно, появляется естественное желание устранить проблему. Хочется сделать так, чтобы все было хорошо, хочется выглядеть, как положено, говорить так, как положено, чтобы у окружающих людей сложилось приятное представление. Но если мы понимаем и принимаем мысль, что с нами что-то не так, значит, началась, наша духовная работа над собой.

Человек, придя в Церковь, попадает в неестественную для себя среду -между миром и Церковью пропасть. Казалось бы, сделан все лишь один шаг – через порог храма, но за этим порогом действуют другие законы. Конечно, любой чувствует себя как рыба, выброшенная из воды на берег, начинает задыхаться. Но пройдет время, и жабры переродятся в легкие. Тогда напротив человеку сложно будет жить в миру.

Получается, что стремление быть отличником в церковной жизни не совсем правильное? Просто человеку часто кажется, что в Церкви как неком особенном месте на земле, он не имеет права быть троечником.

Если проводить параллель с процессом обучения, то человек, стремящийся в миру быть отличником в Церкви мгновенно ошибется, это неизбежно - не правильно поставит свечку или еще что-то сделает не так. А может он даже исповедуется, постоит на службе и все равно вдруг почувствует, что тут, в храме, он троечник, а может быть даже и двоечник. От этого, конечно, может возникнуть потрясение, состояние дискомфорта, неудобства.

Но в Церкви человек сдает один самый серьезный экзамен - на знание и исполнение в своей жизни Евангелия. И в этом смысле популярная не так давно фраза о бесконечности процесса обучения: «Учиться, учиться и учиться», для христианина является бытовым Символом веры. Христианство религия книги - Библии, Евангелия. Без Евангелия невозможно правильно оценить ни себя, ни свои взаимоотношения с Богом и миром.

Да, придя в храм, человек почувствовал себя троечником, но у него есть колоссальная мотивация быть отличником. Что он начинает делать? Он начинает изучать правила этого нового мира для себя. Если его не шокируют эти новые правила, если он их принимает, и у него есть благое желание быть отличником в церковной жизни, он начинает интересоваться ею и двигаться дальше. Отличник в миру – всегда грешник. Отличник в Церкви – это спасающийся человек, старающийся идти путем праведной жизни. А на счет того, можно ли быть отличником одновременно и в миру, и в Церкви – это вопрос спорный.

Бывает, что человек пришел в Церковь, но всерьез изучать новые правила жизни он не хочет. И тогда довольно продолжительное время он пребывает в Церкви с плохими отметками. Он успокаивается и привыкает к тому, что он троечник. Так происходит из-за того, что человек часто разрывается между миром и Церковью, между жизнью мирской и церковной. Почему трудно себя переделать? Потому что, выходя из Церкви, человек живет по одним правилам, а приходя в Церковь, он понимает, что нужно жить по другим правилам. И так в Церкви он остается троечником, а выходя в мир, он там удовлетворяет свои мирские желания, свою жажду быть отличником, получать пятерки, быть первым.

Затем он прибегает в храм, скрепя сердцем пребывает там какое-то время, и снова выпрыгивает в мир. То есть основная жизнь человека проходит на самом деле в миру, там, где он, если мы уж такой образ приняли, является отличником. Так человек может довольно долгое время просуществовать, и это тоже большая проблема воцерковления, которую можно назвать самоуспокоенностью. Человек даже с десяток лет пробыв в Церкви, и по всем параметрам являясь человеком воцерковленным (т.е. исповедующимся, причащающимся) может просто успокоиться на том, что он никогда не станет в Церкви отличником. Он может решить, что быть троечником в Церкви - это его высота, его планка, и желания поднять планку повыше у него уже не возникает. Хотя на самом деле надо прыгать выше, бежать все дальше и дальше, никогда не успокаиваясь.

- А как можно заметить, что ты живешь, пребывая в заблуждении, или на данном этапе совершаешь какую-то ошибку?

Есть молитва первого часа, которая читается священником по окончании утреннего богослужения: «Христе, Свет истинный, просвещающий и освящающий всякого человека приходящего в мир!». То есть в свете Христовой истины, или Евангельской правды высвечивается любая грань человеческой души и любой недостаток. Сам человек видит себя гладким, без шероховатостей, но только до тех пор, пока он вне этого света. И как только человек встает в этот свет, он сразу начинает, понимать, что в нем очень много граней греха, и весь он - одна большая ошибка. Христианская жизнь начинается не с признания, что Бог есть, а с переживания острой нужды в Боге. Как только человек узрит себя как одну большую ошибку, он бросается со всех ног к Тому, кто эту ошибку может исправить, к Спасителю. Христианин рождается тогда, когда он понимает, что кроме Христа, никто его из болота, в котором он оказался, не вытащит. Более того, он понимает, что еще чуть-чуть и без Бога он погрузится в это болото с головой и больше уже не выплывет.

Нас, священников, духовников порой упрекают в том, что мы мало говорим о простых вещах, как-то все очень усложняем. Вот есть одна простая, но очень важная истина - без чтения Евангелия невозможно стать христианином. Постоянное чтение Евангелия обязательно изменяет природу конкретного человека, пусть даже спустя и продолжительное время. Человек перестает любить грех, он начинает грех ненавидеть.

Чтение Евангелия, регулярная Исповедь и Причастие делают человека мужественным, помогают ему не бояться собственных ошибок. И так проходит страх перед возможными ошибками. Уже не будет страшно подойти к священнику, а это тоже проблема для многих, человеку не будет страшно, что он не так что-то сделает, скажет. Он начитался Евангелия и понял, что он погибает, и ему нужно спасаться, и его будет тревожить только одна эта мысль. И так как для него это очень важно, он подойдет и к священнику, и к епископу. И будет подходить до тех пор, пока не узнает, что ему нужно делать для спасения. Потому что священники, духовные наставники для того и нужны, чтобы облегчить человеку путь воцерковления, провести по этому пути за собой.

- А какие самые распространенные трудности, ошибки бывают на пути воцерковления?

Самая большая проблема для тех, кто оказался внутри Церкви, и принял для себя христианство как свое мировоззрение, как образ жизни - это необходимость отвержения самого себя. Святитель Игнатий Брянчанинов в своих «Аскетических опытах» сказал об это очень ясно. Человек настолько сроднился с грехом в обыденной жизни, что перестал его замечать, грех стал частью его жизни. И придя в Церковь, человек понимает, что его счастью, его близости к Богу мешает грех, а отвергнуть грех можно не иначе как отвергнув себя. Господь в Евангелии говорит: «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой и следуй за Мною» (Мф. 16, 24). Основная трудность – понять, что самым главным нашим врагом являемся мы сами, наша душа, отравленная грехом. То есть человек является врагом самому себе. И пока эта мысль произносится как некое рассуждение за чашкой кофе с друзьями, она очень легко принимается. На эту тему можно поговорить, и умное слово сказать. А в храме человек понимает, что по этому правилу ему надо жить дальше, иначе жизни в Церкви просто не получится. И когда оказывается, что врагом нужно объявить самого себя, тут человека охватывает ужас. В свете Евангелия, в свете христианских истин он начинает видеть, как много из того, что он любил очень сильно, к чему привык, нужно из своей жизни выключить. Вот эту проблему, которая выглядит очень отвлеченно, можно разбить на более конкретные сложности.

Отвечавшие на вопрос о трудностях называли схожие проблемы – лень, гордость и желание поучать других. Лень в этом списке - самый легко искоренимый недостаток. С ленью человек может бороться своими собственными усилиями, усилием воли. Принуждением себя к какому-то труду лень можно победить. И отвечавшие признают свою частичную победу.

С гордостью человек своими силами справиться не сможет. Источник смирения для нас Бог. Сам факт Боговоплощение является актом смирения, христианство началось со смирения, с соединение божественной и человеческой природы во Христе, сам Бог стал человеком. И с гордостью бороться можно только одним способом - как можно чаще припадать к Богу. К Богу можно припадать в церковных таинствах, прежде всего в таинстве Причастия. А тот человек, который обдуманно, осознанно часто причащается не сразу, но не через какое-то время начинает ощущать в себе сладость смирения, когда в какой-то ситуации он может отступить от какого-то человека, от самого себя и дать в своей жизни возможность действовать Богу. Он может выслушать от другого человека нелицеприятное высказывание и ничего на это не ответить и даже согласится со сказанным.

Но гордость - это та рана, которая нанесена была Адамом и Евой человеческой природе и которая не исцелится никогда. Если от лени человек может избавиться, то от гордости он не избавится до самой смерти. Даже святые до последнего вздоха внимательно следили за собой и боялись пасть от гордости. Только смерть как разрешение от борьбы с гордостью является для праведника избавлением. Апостол Павел говорит о том, что смерть для него приобретение (Флп. 1, 21). Приобретение новой жизни целиком во Христе, где уже нет борьбы.

Желание поучать других, о котором сказала Ольга, вытекает как раз из гордости. Но как проблему такое стремление человек ощущает только в Церкви. Если мы посмотрим, как люди живут в мире, без оглядки на Христа, то увидим, что они постоянно иногда в шутку, а иногда всерьез поучают других. Часто это оправдывается ситуациями, обстоятельствами, но чаще всего такие поучения обусловлены желанием быть первым и самым уважаемым человеком среди какой- то группы друзей, знакомых, сотрудников по работе.

И в Церкви человек, к сожалению, не всегда не справляется с этой проблемой, и продолжает жить по тем законам, которые действуют в миру. Но в Церкви они ранят и этого человека, и тех, кто его окружает, и ранят саму Церковь. Потому что, войдя в Церковь, человек становится частью ее тела.

- Одна из участниц нашего опроса говорит о том, что человек, становясь христианином, может как бы втиснуть себя в какую-то схему и жить по ней, думая, что он такой и есть на самом деле. И только спустя какое-то время увидеть, что он заигрался, что живет он больше какой-то мечтой о себе. И приходится потом возвращаться к себе настоящему. Вот как вовремя заметить, что мы, возможно, играем в христианскую жизнь, а не живем ею всерьез?

- Да, наверное, можно заиграться в христианство и думать о себе, что ты христианин, а на самом деле это некая мечта или сон о самом себе. А когда человек просыпается, он понимает, что в реальном мире с ним ничего не произошло. Но, обсуждая эту проблему, мы будем вынуждены повторить то, о чем мы уже говорили. Духовная жизнь по христианским законам и правилам регламентирована Евангелием. Человек, живущий по-христиански – должен постоянно возвращать себя в реальный мир, сверяя, насколько соответствует его образ действий жизни по Евангелию. Единственный способ избежать описанной ошибки – все время будить себя, трезвиться. И тем уколом, который будет постоянно не давать заснуть, должно быть Евангелие. С его помощью можно не допустить мечты о самом себе.

Второй способ избежать этой ошибки - иметь духовного наставника, который иногда очень неприятными способами, по сути теми же уколами, но будет возвращать человека в реальный мир. Если человек замечтался о себе самом, то духовник может сказать какие-то слова, которые могут быть болезненными для человека и привести в недоумение, но зато он проснется и посмотрит на себя другими глазами. Когда мы читаем древние патерики, отечники, сказания о подвижниках, то узнаем, что раньше наставники, воспитывая своих духовных чад, поступали с ними довольно круто. Так они приучали человека к постоянному нахождению в состоянии бодрствования относительно себя.

Но даже если у человека нет наставника, и он не склонен брать Евангелие в руки каждый день и в него углубляться, Господь все равно не оставит. Но только учит уже посредством каких-то жизненных обстоятельств, которые вынуждают человека поступить в той или иной ситуации по-христиански, сделать в жизни правильный выбор. Например, это может быть необходимость заботиться о ком либо. Очень часто бывает в священнической практике, приходит исповедоваться молодая девушка, она пытается исследовать свою душу, что-то читает, у нее возникает ощущение, что она продвинулась в своей духовной жизни, задает глубокие вопросы. Но если это долго продолжается, и человек живет, ни о ком не заботясь, есть опасность, что он в таком состоянии заснет и будет жить действительно мечтою о каком-то себе самом, которого на самом деле нет. Но вот эта девушка выходит замуж, и ее исповедь тут же становится простой и краткой, без богословских и аскетических подробностей. И она сначала приходит в ужас, ведь раньше она заходила в какие-то глубины своей души, а теперь она ничего не успевает. Но священник на нее смотрит и радуется, потому что теперь она проснулась и стала настоящей.

- Спасибо, за этот разговор. Надеюсь, что мы обязательно его продолжим.

Подготовила Юлия Семенова

Этим материалом мы начинаем цикл публикаций о трудностях первых лет церковной жизни. Пишите нам о том, с какими проблемами столкнулись вы на пути воцерковления, присылайте свои рассказы по адресу vocerkovlenie @ gmail . ru , мы постараемся ответить на волнующие вас вопросы.